Вдоль по озеру большому серый гусь плывет. Избранные сказки светланы савицкой. Гуси, гуси – дикие и домашние
Электронная библиотека
BooksBurg.net
Другу и помощнику во все эти сорок пять лихих лет Тамаре Николаевне с любовью и благодарностью ПОСВЯЩАЮ
Труд – наша молитва.
© Тишков В. П., 2015
© ООО «Издательство «Вече», 2015
Глава 1
Знак над Cон-озером
Неудержимо, скоротечно и с лихой веселостью проносились над землею одна за другой вешние грозы – предвестники теплого добычливого лета с повседневными хлопотами в полях, в лесу и на своем подворье. После короткого, с громами, проливня так же весело и надежно светило солнце, чтобы успеть навести порядок на земле и не превратить ее в болото, а то и вовсе в погибель. Казалось, свет и вода соперничают, играют взапуски, но жить-то они друг без друга не могут, да и не хотят, а потому резко и ярко, еще по-летнему молодо и будоражливо толкались неустоявшиеся запахи цветущих клеверов, молодой березовой листвы, перегретой пыльной дороги и влажных приозерных камышей. Над озерами, над лесами обманчиво-призрачно плыли, струились в невидимую высь нарождающиеся дожди.
По всем пределам, где означалась смена долгой студеной зимы животворящим летом, грозы неминуче сближали небо и землю. И тогда она вздыхала могуче и спокойно.
А в то июньское воскресенье тысяча девятьсот сорок первого года небесный гром обрушился на лесной край внезапно, в безоблачный жаркий полдень, и над Сон-озером объявилось как бы второе, маленькое солнце. Оно не испепелило крутого обруча берегов, не выпило таинственным огнем тихую воду, лишь томилось и плавилось само по себе, излучая нежаркий, но блистающий свет.
Услышали гром и заметили огненное диво шедшие из лесу к Сон-озеру Яков Макарович Сыромятин и его сосед по крайнему на селе околотку Мишка Разгонов. Остальным нечаевским жителям в тот день было не до чудных и непонятных видений – в деревне стоял дым коромыслом: свадьба шумела, самая отчаянная, веселая и многолюдная из тех, какие случались в Нечаевке на памяти Якова Макаровича Сыромятина.
Играли свадьбу обществом, всем колхозом, потому что молодые – сиротские дети: почтальонка Анисья и тракторист Витька Князев, оба-два заполошные что в работе, что в веселье, что в кипучей ненасытности к жизни.
Остановились Мишка с дедом Яковом: почему-то боязно стало, непривычно, когда чуть ли не над самой твоей головой еще одно светило. И то сказать, не сон ведь и не сказка, а настоящая жизнь вокруг – вот же, устали они, проголодались, поговорить друг с дружкой могут и все такое прочее.
– Эко ты, дело-то… – Сыромятин опустил руку на плечо Мишке, не то придерживая соседа, не то сам себя притормаживая. – Опять пожаловало… А я уж и забывать стал…
Мишка тут же «кинул» несколько «почемучек»:
– А что это? Оно живое? Тогда почему светит, а не греет? Почему ты сказал: опять пожаловало?
Дед Яков склонил сивую голову, как бы стараясь и Мишку увидеть, и чудо это световое не проморгать.
– Жисть-то, она длинная у меня удалась. Пожалуй, чуть ли не целый век прошел с того дня, как событию произойти. Я ишо без порток тогда бегал. А помню… Тоже вроде диво объявилось в самый раз над Сон-озером. В ту пору война с турком случилась, назвали ее Крымской опосля. Теперь, поди, новый знак людям подается… А ну – слушай…
– Скажешь тоже – слушай, оно ж безъязыкое.
– Все, Михалко, в окружении нашем говорить умеет, только всяк предмет на свой манер знаки подает.
– Деда, а пошто оно холодное, солнышко-то?
– Не солнце это, Михалко, а обман зрения.
– Да. Потому как в природе много чудес разных, особенно перед грозой. Ишь, па́рит как. Быть снова грозе. На земле все живо и жить должно с понятием для человека. Уразумел?
– Вот чадушко… Ну… как бы сон это. Ты не пужайся.
– Да я и не пужаюсь, нас же двое с тобой. Только вот жалко, что огненных красок нет у меня, а то бы нарисовал…
Тут снова раздался тревожно-непонятный и как бы подземный гул.
Блистающий, до рези в глазах, холодный оплывный диск вдруг качнулся над Сон-озером и, стремительно раскручиваясь, двинулся к старой березовой роще, в которой все ходуном ходило от непомерной потехи ряженых. Там уже приготовились к шествию в деревню и теперь пробовали шутки, хохотали до коликов. И вот вся ватага в пестрых одеждах (мужики в допотопных сарафанах и юбках, девки в широченных брюках и хромовых сапогах, парни в диковинных масках птиц и зверей) вывалила из рощи с барабанным треском, улюлюканьем, свистом, с каким-то бесовским маршем в пару гармоник – одна уж охрипла, а другая, того гляди, захлебнется от восторга, – с забористыми частушками, с визгом молодух, да еще с таким шальным настроением, что со стороны Мишке Разгонову казалось – сейчас эта развеселая кутерьма устремится через поскотину, захлестнет деревню и все там в ней: дома, палисады с тополями, старую церковь, больших и маленьких людей – все пойдет в пляс, в сумасшедшее движение.
– Деда, а пошто мы с тобой не на свадьбе?
– По то, что работа у нас. Вот и сейчас, уйдет потеха из рощи – доглядеть надо, може, папиросу кто обронил или другое баловство случилось. Без пригляду лес нельзя оставлять.
– А у них разве нет работы?
– А я чо говорил? Трава перестаивает – косить пора. Не успеешь глазом моргнуть – хлебушко поспеет. Лето – припасиха, зима – подбериха. Понятно? А они сдурели будто. Испокон веку гулянья по осени зачинали. Неслухи… Сказал Кирюшке – хоть ты и сын совсем взрослый и даже председатель Совета, а вожжами тебя поучить не мешало б. Так он смеется. Говорит: народ шибко просил, и мы с тобой, батя, тоже народ. Пусть гуляет свадьба. Работать потом будут с легким сердцем. Да и жениху по осени в армию на действительную отправляться. Уйдет, а здесь дом, семья. Все по-людски…
Избранные сказки светланы Савицкой
ИЗБРАННЫЕ СКАЗКИ Светланы Савицкой
СКАЗКИ ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ
Кружка с журавлями
Мастер и Маргаритка
Девочка и волшебник
Звезды в соломенной шляпе
Лекарство от любви
Веточка из сада Дариачанги
Злая ведьма и умелая жена
Мужик, вор и цыган Яшка
Грустные тюлени Ларга
СКАЗКИ – СТИХИ В ПРОЗЕ
Кстати, о птичках!
Черника и брусника
Внучка деда Мазая
Птицы прожитых лет
Доброе утро, любимая!
Записки для принца
Бабочка с поломанным крылом
Симфония малиновых ночей
Платьице в вишенках
Для небесной канцелярии денёк выдался жаркий. Светлые ангелы перелетали, словно пчелы, с одного рабочего стола на другой, заглядывая в души людей так глубоко, что те замирали на полуслове, не понимая почему. В режиме ожидания застывали сотовые телефоны и факсы, престарелые родители хватались за сердце, затихали дети.
Лучистые взгляды ангелов рассыпались солнечными зайчиками по Новокосино. В этот день их можно было увидеть простым смертным. Но люди этого не хотели. Трудоголики вкалывали до седьмого пота, ленивцы уставали от безделья, жадные искали денег, похотливые – любовных интриг.
Это происходило раз в год, когда ангелы под вечер собирались над куполом полосатого цирка с подробным отчетом для верховного небожителя Новокосино.
Процесс распределения наказаний начался с появлением первой звезды. Огромные на пол-лица глаза ангелов были чисты и прекрасны. Они не выражали ни тревоги, ни беспокойства. По статистике на душу населения не прибавилось добрых или злых. Результат года был похожим на предыдущие. Двенадцать апостолов доваривали в котлах долгожданные дожди.
– Наказываю вас, верные верностью, – начал верховный небожитель, – любящие любовью, надеющиеся надеждой, ненавидящие ненавистью…
– Жадные, да наказаны будут деньгами, – подхватили апостолы, – страждущие страданиями, честолюбивые – властью…
– Наказуемы трудолюбивые работой, – запели ангелы, – обманщики пусть напьются обманами, старикам наказание – мудрость, а молодым – сила, добрым – добро, а злым – зло…
Целый час лил на Новокосино искрящийся дождь небесных наказаний.
– Всё? – спросил Верховный правитель.
– Что еще? – правитель не любил, когда процесс затягивался.
– Взгляните, пожалуйста, в восьмой сектор, – робко доложил рабочий ангел.
Верховный правитель направил очи на землю и встретился с мечтательным взглядом.
– Что, неужели, сказочник? – спросил он у ангела.
– Час от часу не легче. Она знает, кто она?
– Она думает, то, что она видит, доступно всем смертным.
– У нас для неё что-нибудь есть?
Апостолы незамедлительно принесли из-за радужного облака целый котел наказаний, который варили не один десяток лет.
– Сколько в нем сказок? – спросил правитель.
– Вот и посмотрим…
… В это время женщина удивленно глядела на небо. Сначала ей показалось, что солнечные зайчики слетаются над куполом полосатого цирка. Потом воздух стал насыщаться источником невидимого лучезарного света. На небе появилась первая звезда. И после над Новокосино, как будто рассыпали волшебное искрящееся конфетти. Искры вскоре растаяли. А после… она долго не могла понять, что произошло. Женщина лицом к лицу оказалась со сверкающим многоглазым существом, находящимся как бы в обратной перспективе в пространстве, понимающим ее всю насквозь, больше отца и матери, глубже умных и мудрых, вникающее в саму сущность, и этим успокаивая, и, как бы, умиляясь, и в то же время притягивая ее, точнее засасывая внутрь своих глаз, которые ступенями уходили в непостижимое и стройное Зазеркалье Истины, где каждая ступень – часть души – читала в ней самые потаенные уголки и закоулки терзаний совести, боли, радости, познаний и счастья. До мельчайших атомов. И вдруг все исчезло.
Голова закружилась от странного недомогания, как после мощного облучения. Женщина прилегла, распахнув глаза, поражаясь увиденному – на неё ошалело понесся космос с сотнями звезд и галактик, тысячами человеческих судеб.
Только в тот миг она ещё не знала, чем была наказана на всю жизнь.
Эта зима началась для него раньше, чем для остальных. Потому что осенние каникулы Сашка провел на далеком перевале, где уже выпал снег… Сначала он радовался раннему ее приходу. Но, когда вернулся домой, зима уже не шутила. Неуютная стужа постепенно заполоняла все потаенные уголки души. И если другие мальчики и девочки еще не успели выхолодить остатки последнего осеннего солнца, то Сашка уже был на пределе. Да и весна почему-то особенно не торопилась. Морозы сменяли ветра, ветра – морозы.
Его болезнь началась с неожиданной грусти. Грусть ни о чем рождала лишь одно желание – прятаться под теплым одеялом и делать вид, что ты еще спишь, когда уже давно проснулся. Не хотелось есть, и что-либо воспринимать. И даже рисовать не хотелось, а только спать, спать, спать и спать. На материнском лице мгновенно появилась тревога, когда она заметила, что сашкины глаза, которые всегда были небесного цвета, вдруг стали серыми.
С этого дня дом атаковали запахи хлористого кальция и пенициллина. Стало неприятно чисто. Все вещи и игрушки обрели покой на своих местах.
А Сашка лежал и болел. Исчезли запахи и аппетит. И ему становилось все хуже. Приходили серьезные люди в белых халатах, что-то умное говорили матери. А, когда уходили, она плакала. Потом появились бабки в черных платках. А на стене повесили икону.
– Наверное, они решили, что я скоро умру, – стал думать Сашка.
Но однажды днем жгучее желание увидеть родную душу заставило открыть глаза. И за полчаса до звонка в дверь, Сашка угадал появление бабы Леты. Он даже нашел в себе силы оторваться от подушки, чтобы обнять ее. На секунду остановилось дыхание от мягкого и крепкого объятия. Ласковые долгожданные глаза заглянули прямо в душу. И у Сашки закружилась голова. Виолетта Петровна выглядела моложе матери. Но та слушалась ее беспрекословно. Чувствовался в Виолетте крепкий сибирский стержень. Отсутствие страха перед любым делом. Точность, размеренность и в тоже время быстрота и изящество любого движения. Необъятной широты тайна, закон древней мудрости, который дает красоту любому. А еще мягкая, как нега лучистая доброта и нежность.
Свекровь появлялась всегда внезапно. И Сашка непременно угадывал ее появление, как сегодня.
– Ну что, бандит, поедешь со мной? – спросили баба Лета, улыбаясь, точно обозвала его не бандитом, а героем.
– Поеду! – обрадовался Сашка.
Мать насторожилась, хотела заслонить сына. Она всегда недолюбливала Свекровь. И Виолетта видела эту нелюбовь насквозь. В глазах матери метнулся тысяча и один довод «против». Но рассыпался о единственный довод «за».
И Сашка поехал с Виолеттой.
Его бережно уложили на теплую шкуру сибирского волка, покрывающую практически все заднее сидение. Видавший виды Ландкруизер по кличке Ландыш мгновенно завелся. Рыкнул и, подпрыгивая на лежачих полицейских, поскакал прочь из города.
– А можно я сяду вперед? – попросил Сашка, но твердости хватило лишь до половины последнего слова.
– Ишь ты, бандит! Вперед. Лежи уж на заднем, – ответила баба Лета.
Город с его долгой зимой, как мог, задерживал Сашку и его бабушку в грязной утробе. Колеса нехотя жевали серую кашу из снега и соли. Проезжающие рядом машины при каждом удобном случае норовили обрызгать белый Ландкруизер Ландыш. А он старательно утирался щетками. Все уже давно привыкли, что при минусе на градуснике, здесь было много луж. Это ядовитые соли, придуманные специально для таяния снега, делали свое дело. На несколько минут выглянуло солнышко. Виолетта тут же заглушила мотор. Подвернула белые джинсы. По кошачьи мягко ступила кроссовками на край черной лужи, и прямо руками в глиняную посудину насобирала солнечных отражений.
Они останавливались еще много раз. Радио то замолкало, то опять шипело нечто глупомодное. Сашка сам придумал это слово только что. Бабушка тормозила Ландыш, выпрыгивала, как девчонка и опять хлопала дверью. Она что-то собирала, что-то покупала, кого-то убеждала…
Сашка засыпал и просыпался. Он уходил воспоминаниями в детство, которое оказывается, все это время помнил. Но почему-то никогда не вспоминал. Он ехал по деревне. И не на Джипе, а на телеге. Но непременно на шкуре волка. Он ясно видел хвост белой лошади, отгоняющий мух. И деревья. Какие-то синенькие первоцветы, лесную дорогу, проложенную прямо по корням берез и елей, больше похожую на широкую тропу. А еще он слышал колыбельную песню:
Как по озеру большому серый гусь плывет.
И печальную он песню жалобно поет.
У меня крыло больное. Не могу лететь.
И на озере всю зиму должен я сидеть…
Голос у бабушки там, в его воспоминаниях, молодой-молодой. Очень высокий. Спокойный. Льется звонко, да не выльется. Слушать этот голос – не наслушаться. Как его выпить душой? Так чтобы на всю жизнь напиться? Сашка решил, что во все времена музыкальные инструменты пытались ему подражать. Этому голосу. Но ни один не мог передать той ангельской чистоты. То он был тонок, как флейта, то точен, как ультразвук нежной трубы, то певучий, точно скрипка, то тягуч и глубок, как виолончель. Нет, так сейчас не поют. А раньше он с упоением слушал его. И засыпал. И этот голос всю жизнь жил где-то в нем.
Лиса хитрая подкралась. Скок на бережок.
Гуся серого схватила. Понесла в лесок.
Гусик серенький заплакал. Стал лису просить:
«Отпусти меня, лисичка, дай еще пожить»…
Сашка открыл глаза.
– Ба, а что дальше было с гусиком? Его лиса съела?
– Да, как же съела? Не съела. Ты что же, колыбельную помнишь? Ну ты даешь, тебе же тогда еще двух лет не было… Вон посмотри лучше в окно! Бело то как!
Сашка приподнялся и ахнул, тут же закашлявшись. Торжественные сосны приглашали путников вглубь леса по идеально белой дороге.
– Ложись-ложись, еще напрыгаешься! – тут же спохватилась Виолетта.
И Сашка снова уснул.
А проснулся оттого, что проснулись запахи. Так травы пахнут только далеко-далеко от города в деревянных дубовых избах. Эти травы сушит баба Лета. Сашка смотрел на нее и думал, наверное, первый раз в жизни, что эта изба и баба Лета в ней, колдующая у печи и есть его настоящая жизнь. За окном очень-очень холодная весна. А здесь тепло. Пахнет яблоками, медом, дубовыми листьями, смолистой сосной и еще чем-то очень родным и приятным. Баба Лета поет тихонько, не напрягаясь, и не давая силу голосу. И Сашка ловит каждое слово. И каждому слову радуется.
Гусик серенький заплакал. Стал лису просить:
«Отпусти меня, лисичка, дай еще пожить!»
Виолета заметила, что Сашка не спит.
– Ну что, Сашка-таракашка? Кушать хочешь?
– Нет. Только спать.
Сашка закрыл глаза. И он услышал долгожданный конец колыбельной песни, который никогда не мог дослушать, потому что засыпал.
А лисичка да сестричка добрая была.
Гуся серого пустила. Сама в лес ушла…
Баба Лета замолчала. А Сашка чуть приоткрыл светлые свои реснички, наблюдая за нею. На плите уже стоял огромный котел. И в нем булькало что-то странное и светящееся. Большой деревянной мешалкой перемешивая варево, Виолетта стала тихонько приговаривать над котлом:
– Проснись, пробудись, красно Солнышко! Прими силы трав знойного лета. Согрей сына Александра теплом своим. Отдай лютый холод, на него снизошедший, моим волосам. Освети остывшую землю!
Она опять запела про гусика, снимая ложкой густую янтарную пенку со своего странного варева и укладывая ее на блюдце. Попробовала.
– Ну, все, кажется, готово! – выдохнула баба Лета. Быстро скинула джинсы и курточку, надела домотканую рубаху. Распустила волосы по плечам.
И Сашка первый раз в жизни подумал о женщине. Когда он вырастет, надо будет найти кого-то очень похожего на бабу Лету. Чтоб глаза, уходящие в бездонное небо! А все остальное, вроде бы и не важно. Нет! Важно! Еще как важно! Чтобы лик точеный, как на иконе. Чтобы голос душу заставлял засыпать и просыпаться. Чтобы волосы светлые по плечам затейливым хмелем. Чтобы стать. И походка под стать. Чтобы слово к слову выплетать могла. Да где такую найти? Есть ли еще такая вторая на земле, как она? Такая же, только моложе?
Виолетта тем временем подошла к котлу. Поглядела в него, как в зеркало. Варево и булькать перестало. Она подняла вверх руки. Скрипнула крыша, и створки ее раздвинулись в разные стороны, открыв все пространство до неба. Снежинки стали залетать прямо в избу. Прямо на постель и на Сашкины бровки и реснички.
И уже смело и громко Виолетта повторила то, что шептала несколько раз над котлом:
– Проснись, пробудись, красно Солнышко! Прими силы трав знойного лета. Согрей сына Александра теплом своим. Отдай лютый холод, на него снизошедший, моим волосам. Освети остывшую землю!
Она опустила руки прямо в кипящий котел и достала из него маленькое, с футбольный мячик солнышко. Немного полюбовавшись им, баба Лета легонько подбросила солнышко в облака. И снова опустила руки в котел. Достала еще одно солнышко и еще одно и опять отпустила. Их оказалось двенадцать. Этих маленьких солнышек. И когда последнее коснулось небес, тучки рассеялись, вышло огромное небесное светило, наполняя все ровным светом.
Сашка понял теперь, чем так приятно пахло все это время в избе. Там пахло солнышком! Он узнал его летний запах. Крыша снова сдвинулась. Бабка взяла полегчавший котел и вылила за порог остатки бульона. Черная жидкость тут же расползлась змеями в разные стороны.
– Сашенька, просыпайся! – присела Бабка на край кровати, держа блюдечко с янтарной пенкой,- попробуй! Это вкусно.
Притворяться спящим дальше было уже несерьезно. Да и спать почему-то расхотелось. И было нисколько не страшно оттого, что мальчик увидел только что, как колдовала бабка. Захотелось спросить о главном, о том, о чем подумалось – будет ли у него когда-нибудь женщина? Но Сашка не спросил. А послушно открыл рот.
– У сороки боли, у вороны боли, а у Сашеньки заживи, – произнесла баба Лета и стала кормить его из ложечки своей волшебной пенкой. Пенкой от солнышек.
Гуси-Лебеди
Жили старичок со старушкою и у них была дочка да сынок маленький.
— Дочка, дочка! — говорила мать. — Мы пойдем на работу, принесем тебе булочку, сошьем платьице, купим платочек; будь умна, береги братца, не ходи со двора.
Старшие ушли, а дочка забыла, что ей приказывали; посадила братца на травке под окошком, а сама побежала на улицу, заигралась, загулялась. Налетели гуси-лебеди, подхватили мальчика, унесли на крылышках.
Пришла девочка, глядь — братца нету! Ахнула, кинулась туда-сюда — нету! Кликала, заливалась слезами, причитывала, что худо будет от отца и матери, — братец не откликнулся!
Выбежала в чистое поле; метнулись вдалеке гуси-лебеди и пропали за темным лесом.
Гуси-лебеди давно себе дурную славу нажили, много шкодили и маленьких детей крадывали; девочка угадала, что они унесли ее братца, бросилась их догонять. Бежала, бежала, стоит печка.
— Печка, печка, скажи, куда гуси полетели?
— Съешь моего ржаного пирожка, — скажу.
— О, у моего батюшки пшеничные не едятся!
Печь не сказала.
Побежала дальше, стоит яблонь.
— Яблонь, яблонь, скажи, куда гуси полетели?
— Съешь моего лесного яблока, — скажу.
— О, у моего батюшки и садовые не едятся!
Побежала дальше, стоит молочная речка, Кисельные берега.
— Молочная речка, кисельные берега, куда гуси полетели?
— Съешь моего простого киселика с молоком, — скажу.
— О, у моего батюшки и сливочки не едятся!
И долго бы ей бегать по полям да бродить по лесу, да, к счастью, попался еж; хотела она его толкнуть, побоялась наколоться и спрашивает:
— Ежик, ежик, не видал ли, куда гуси полетели?
— Вон туда-то! — указал.
Побежала — стоит избушка на курьих ножках, стоит-поворачивается. В избушке сидит баба-яга, морда жилиная, нога глиняная; сидит и братец на лавочке, играет золотыми яблочками.
Увидела его сестра, подкралась, схватила и унесла; а гуси за нею в погоню летят; нагонят злодеи, куда деваться? Бежит молочная речка, кисельные берега.
— Речка-матушка, спрячь меня!
— Съешь моего киселика!
Нечего делать, съела. Речка ее посадила под бережок, гуси пролетели.
Вышла она, сказала: “Спасибо!” — и опять бежит с братцем; а гуси воротились, летят навстречу. Что делать? Беда! Стоит яблонь.
— Яблонь, яблонь-матушка, спрячь меня!
— Съешь мое лесное яблочко!
Поскорей съела. Яблонь ее заслонила веточками, прикрыла листиками; гуси пролетели. Вышла и опять бежит с братцем, а гуси увидели — да за ней; совсем налетают, уж крыльями бьют, того и гляди — из рук вырвут! К счастью, на дороге печка.
— Сударыня печка, спрячь меня!
— Съешь моего ржаного пирожка!
Девушка поскорей пирожок в рот, а сама в печь, села в устьецо.
Гуси полетали-полетали, покричали-покричали и ни с чем улетели.
А она прибежала домой, да хорошо еще, что успела прибежать, а тут и отец и мать пришли.
Источники:
http://booksburg.net/book.php?book=360833&page=32
http://uchebana5.ru/cont/2702746.html
http://nukadeti.ru/skazki/gusi_lebedi
